Как построить «светлое будущее»
Как очень верно подмети Ростислав Ищенко: «Любая революция — убийство государства» (так называется его новая статья). Автор, как и Ищенко, по своим взглядам — умеренный консерватор. «Не люблю крайности, даже, если они консервативны. Например, поддерживаю сохранение традиционных семейных ценностей, но не люблю людей, которые пытаются в стремлении к истокам вернуть нас кто в десятый, а кто и в шестой век, тех, кто стремится всему обществу навязать свой индивидуальный взгляд на ценности. Наше восприятие норм и правил субъективно. Те самые стандартные ценности, которые мы оберегаем, слагаются из миллионов индивидуальных восприятий, которые в целом едины, но в мелочах различны. А вот революционеров я не люблю. Независимо от того, являются они либеральными революционерами, левыми революционерами или правыми революционерами. Радикал является общественной аномалией. Желание изменить все и сразу не приводит к улучшению. Честно говоря, я прекрасно понимаю те государства, которые рассаживали революционеров по тюрьмам (именно революционеров-радикалов, а не просто социал-демократов или других левых, проповедовавших свои взгляды, но не пытавшихся их насильственно внедрять). После революции всегда становится не лучше, а хуже и, как правило, начинается более или менее интенсивная гражданская война. Люди, разрушив государство, попадают на догосударственный (доцивилизационный) родоплеменной уровень, но при этом у них отсутствует такой механизм регулирования общественных отношений как род и племя с их традициями жесткого подчинения младших старшим и незыблемым авторитетом последних. В поисках механизмов регуляции общественной жизни, люди в разрушенном революционерами государстве, сбиваются в банды — аналог племени, но построенный не по родовому (кровному) принципу, а по принципу общих интересов. Банда позволяет какое-то время выживать, но ведет к дальнейшей деградации, поскольку ничего не производит, а только присваивает имеющееся, уничтожая собственную базу кормления, не говоря уже о базе кормления тех людей, которых банда грабит. Именно поэтому успешные революции заканчиваются термидором, быстро переходящим в бонапартистское правление. Термидор вырывает власть из рук банд и апеллирует к созданию нового общества на базе разрушенного (не такого, как разрушенное, но стабильного), а Бонапарт создает государственные структуры, обеспечивающие этому обществу цивилизационную рамку. Да, положение России позволяет ей надеяться на выживание, причем без эксцессов 90-х годов прошлого века. Но выживание не значит процветание. А революционеры разных мастей: революционеры-«патриоты», революционеры-марксисты, революционеры-либералы и прочие уже пытаются воспользоваться только маячащим на горизонте кризисом, чтобы уничтожить государство. Больше ни на что милая их сердцу революция не пригодна.
Ее смысл точно передает революционная же песня: «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим: кто был ничем, тот станет всем!». Никогда не задумывались о смысле этих слов? «Мир насилья» — государство, которое является аппаратом насилия, принуждающего людей соблюдать правила общежития. Его честно обещают разрушить. Затем будет построен другой мир. О нем говорится только, что в нем «никто» станет всем, то есть дно общество станет его элитой. Наступит время шариковых, вольготно себя чувствующих именно в отсутствии государства, когда их страсть к грабежу и убийствам выносит их в сливки общества. Флаги у революций бывают разные, а смысл один — толпы социальных овец радостно и добровольно разрушают веками создававшийся механизм их защиты от социальных хищников, а потом удивляются, почему их едят» (Ищенко). Абсолютно справедливые слова, автор этого сайта тоже не любит ни революций, ни революционеров, хотя многие окружающие и считают его революционером. Но это не так. Построить что-то новое с помощью революций невозможно, можно лишь соорудить «хорошо забытое старое». Да и то не сразу, а через какое-то время полного беззакония (государства-то нет, и некому «регулировать общественные отношения»). С другой стороны, стиль построения власти в современном мире везде одинаково плох (автор называет его «бандитским»). В России он возник тысячу лет назад (во времена правления Ярослава Мудрого), а в Западной Европе и того раньше, начиная с древней Греции. Общий стиль такого правления характеризуется тремя лозунгами: «Полная свобода для меньшинства, Неравенство в пользу меньшинства и Индивидуализм вместо Братства», что полностью соответствует ценностям неолиберализма. Именно поэтому автор и называет такое правление не только «бандитским», но и неолиберальным (как видите, «либерасты» появились еще в древней Греции). И объясняется это только одним, неолиберальные принципы соответствуют подсознательным желаниям любого человека, в качестве «общественного животного». И такое построение государственной власти требует его полного демонтажа. Вот и получается, с одной стороны нужно сохранить государство, а с другой — полностью перестроить его. Единственный путь, который снимает это противоречие, заключается в постепенной эволюции ныне существующего «бандитского» государства в государство либеральное (Свобода, Равенство, Братство). Очевидно, что сама власть не может осуществить такую эволюцию, наоборот, она будет противиться ей «до последнего».
Таким образом, чтобы ответить на вопрос, поставленный в названии этой главы, нужно придумать способы, которые обеспечили бы эту эволюцию. Зададимся вопросом — что требуется изменить для этого? Первое, заменить Полную свободу для меньшинства — относительной свободой для всех. Второе, Неравенство в пользу меньшинства — Равенством всех в их правах и возможностях. И, наконец, третье, Индивидуализм превратить в Братство. Как видите, задачи стоят непростые, особенно — последняя. Ну, а проще всего, решить первую задачу. Ее можно разрешить законодательным способом. Для этого надо принять законы, отменяющие любые иммунитеты против расследований деяний чиновников любых рангов, и обременяющие судейских уголовными наказаниями за неправильно вынесенные приговоры. Таким образом, мы тут же обеспечим относительную свободу всех граждан государства и частично уравняем их в правах. Другими словами, мы вернемся в «светлое прошлое» до Ярославских времен, когда за убийство человека преступник наказывался одинаковым для всех граждан страны штрафом, невзирая на его положение в обществе. Для полного же решения второй задачи потребуется еще две вещи — бесплатное обучение (как среднее, так и одно высшее) и бесплатная медицина. Сделать это без национализации всей банковской системы страны и введением пропорционального налога не только на доходы, но и на расходы (покупки), не представляется возможным. Эта задача уже сложнее, но опять-таки она решается законодательным способом. А вот с третьей задачей так не справиться. Для ее решения придется изменить всю избирательную систему России. Братство изначально заложено в менталитете русского народа, но попадая во власть, любой человек постепенно превращается в ярого индивидуалиста («общественное животное» берет верх над духовной составляющей человека). А стало быть, главным условием должна стать постоянная и непрерывная сменяемость власти с постоянной подпиткой ее людьми из народа. Как это сделать, автор уже писал здесь, и повторяться не будет. Именно эта задача является самой важной и самой трудной в осуществлении, но опять-таки, не невозможной.
Очевидно и то, что проведение любых реформ вряд ли обойдется без соответствующего финансирования. А стало быть, нам никак не обойтись без новой валюты, частично обеспеченной золотом (прямо на купюрах) и без Открытого Мирового Банка БРИКС, работающего с приличным кредитным плечом. Ну и, наконец, последнее. Любые изменения в жизни человеческих обществ не происходят сами по себе. Для этого нужен какой-то толчок, а вот дальше все покатится самопроизвольно. Этот толчок автор и называет «катаклизмом». Ну а каким он будет, автор, конечно, не знает. Зато он знает, что этот толчок обязательно случится, и в самое ближайшее время (в течение года — полтора). Как бы то ни было, для успешного управления государством власть должна иметь такой же менталитет, как и народ. Почему Россия на протяжении последней тысячи лет своего существования все время содрогается от бунтов и революций, а Западная Европа все это время (за редким исключением) спокойна и благополучна (не считая многочисленных войн)? Как раз потому, что менталитет Западных жителей похож на менталитет их властной элиты. А почему о России ничего не известно до начала одиннадцатого века? Да потому, что до этого времени Россия управлялась местным самоуправлением (менталитет власти и народа был одинаковым), и жила себе припеваючи — практически без войн и, тем более, без бунтов. А Западная Европа, наоборот, никогда не обходилась без войн — это ее нормальное состояние. А история человечества, как мы знаем, это история его войн. Вот потому, мы хорошо знаем историю Западной Европы, и очень плохо — историю до Ярославской Руси. Другими словами, автор призывает Вас, уважаемый читатель, повернуться к прошлому, и, как писал Ищенко, «вернуть нас в десятый век». История, как известно, всегда движется по спирали, и мы просто обречены порой «возвращаться к своим истокам». Но это совсем не означает, что надо полностью копировать то время. Да и невозможно это сделать, «нельзя войти дважды в одну и ту же реку». А вот возродить волхвов — можно и нужно, именно это сейчас и происходит (автор имеет в виду все время увеличивающее количество вершителей в России).
К слову сказать, первые бунты в древней Руси начались как раз при Ярославе Мудром, и возглавляли их как раз волхвы. И это была отнюдь не война между прошлым и будущим. Это была война между менталитетом русского народа и навязанным извне менталитетом Западных жителей, присущим новым властным элитам. Собственно, эта война продолжается и в настоящее время. Западное совсем не означает прогрессивное, как думали и думают многие «западники». Западное всегда противоречит исконно русскому, а стало быть, тормозит прогресс. Прогресс или регресс зависит лишь от правильности направления исторического движения того или иного народа. Так вот, сегодня для русского народа правильным является движение в прошлое — к местному самоуправлению, именно такое движение и будет означать прогресс. Посмотрите на Швейцарию, разве можно сказать, что она движется в сторону регресса? А ведь там уже давным-давно местное самоуправление. Тартария, Русь, Россия — не названия сделали нашу страну Великой! А что же тогда? Русский народ, вот кто делает нашу страну таковой! Своими ежедневными деяниями и подвигами, совестью и благородством, заботой о ближнем и бескорыстном желании помочь друг другу, день ото дня строят фундамент величия России. Далеко не всем по нраву такое положение вещей, и потому многие наши «соседи» прилагают большие усилия, чтобы Великая Россия таковой не была. Также дела обстоят и внутри государства. В нашей стране существуют определенные люди, которых можно назвать термином «Социальные паразиты» — это те люди, которые не желают жить плодом трудов своих, а желают жить плодом трудов других людей. Именно таких людей автор и называет «либерастами». Социальным паразитам не выгодно величие России, они стремятся войти во власть, и изменить, перекроить историю под себя, под свои корыстные интересы. И при этом им совершенно не важно, что такая «история» не будет соответствовать действительности. Согласно официальной истории самыми древними цивилизациями являются Китайская (5000 лет) и Шумерская (6000 лет). Сравните возраст этих цивилизаций и возраст нашей Родины, который не ограничивается 7526-летней историей, потому что до победы над империей Великого дракона у наших предков был другой календарь, с другим летоисчислением, согласно которому сейчас лето 13026 от Великой Стужи. И так далее, вглубь веков и тысячелетий. И сам мирный договор между Русами и империей Великого дракона был заключен в день осеннего равноденствия, или в 1 день первого месяца лета 5500 от Великой Стужи. Великая Стужа — это великое похолодание, или, по сути дела, ледниковый период.
А теперь поговорим о демократии. Вот что по этому поводу пишет А.И. Фурсов в своей статье «Демократия в системе капитализма: суть, фасад, демонтаж». «О кризисе демократии на Западе говорят довольно давно, как минимум четыре десятилетия. При этом необходимо отметить, что демонтируется не демократия вообще, а та форма, которая сложилась в североатлантическом ядре (США, Западная Европа) капиталистической системы в 1945-1975 гг. и которая представляет собой пик, наивысший уровень развития буржуазной демократии. Причем, уровень этот был достигнут не столько по логике капитализма самого по себе, сколько вопреки ей. В связи с этим то, что ряд исследователей именуют «кризисом демократии» конца ХХ — начала XXI в. представляет собой не что иное, как возвращение буржуазного общества к своей норме. Есть и другие трактовки кризиса демократии, о которых будет сказано ниже. Главное заключается в том, что демократия — это некая идеальная, пропагандистски провозглашаемая форма, реальное наполнение которой содержанием никогда не было полным и всегда было результатом борьбы различных социальных сил. Аналогичным образом и нынешний кризис демократии на Западе есть результат деятельности определенных социальных сил, прежде всего транснациональных олигархий, «глобалитариев» («глобализация плюс тоталитаризм»). Однако прежде чем говорить о текущем историческом моменте, необходимо, во-первых, сказать несколько слов о термине «демократия»; во-вторых, о реальности буржуазной демократии, которая всегда была нетождественна себе как «воле и представлению». После этого перейдем к вопросу о демократическом «всплеске» 1945-1975 гг., его причинах и, наконец, обратимся к нынешнему демонтажу демократических институтов как несущих конструкций послевоенного капитализма. Термин «демократия» (власть народа) — один из самых многосмысловых, и в силу этого он не может считаться строго научным, располагаясь на грани между наукой и идеологией и тяготея в большей степени к последней. Исходно под демократией понималось народовластие, которое противопоставлялось, с одной стороны, охлократии (власти толпы), с другой — аристократии и монархии.
В этом контексте термин «демократия» также используется для обозначения прав и свобод граждан, как правило, формальных. Наполнены ли они реальным содержанием и если да, то насколько, — это вопрос, связанный не с демократией самой по себе, а с конкретной социальной системой, с той степенью, которую в зависимости от природы этой системы и конкретной ситуации «сложения — вычитания» социальных (классовых) интересов допускают хозяева этой системы. Необходимо — в условиях существования того, что именуют «гражданским обществом» — различать государственную и гражданскую демократии. Кроме того, необходимо различать абстрактную, идеологизированную демократию, с одной стороны, и ее реальные формы в их конкретном содержании, с другой. Нарастание разрыва между «идеальным» и «реальным» и составляет суть эволюции демократии на Западе — эволюции, которая в 1970-е годы вступила в полосу кризиса, а по сути — демонтажа демократии как реальности при относительном сохранении демократии как идеологемы, за которой, по сути, уже нет никакого содержания или оно, в лучшем случае, минимально. Демократия всегда была лишь элементом, преимущественно внешним, западной (буржуазной) властной конструкции, которая в целом не являлась и не является демократической. Не случайно, что, стартовав в 1970-е годы, кризис демократии на Западе прорвался после разрушения СССР, когда хозяевам капиталистической системы уже не надо было — не перед кем и незачем — сохранять демократический фасад. В любом случае демократия была одним из знамен борьбы эпохи революций, причем за этим знаменем было определенное содержание — это содержание вынуждены были допускать, и в течение какого-то (исторически непродолжительного) времени оно получило возможность относительно автономной жизни. Однако как только власть была взята буржуазией (или был достигнут компромисс между буржуазией и аристократией Старого порядка), начал развиваться противоположный процесс.
С одной стороны, с 1860-х годов буржуазия начала включать трудящиеся классы, в первую очередь рабочих, в политический процесс, распространяя на них избирательное право, разрешая создавать свои политические партии и движения и т. д. То есть внешне налицо развитие демократии, столь пугавшее многих консерваторов. С другой стороны, чем более демократичными становились внешние формы, фасад буржуазного общества, тем в большей степени реальная власть уходила в тень, в закрытые, по сути, антидемократические наднациональные структуры мирового согласования и управления. Другими словами, демократический элемент власти становился все меньшим и все менее значимым. Не должен вводить в заблуждение и факт внешней демократизации, проявлявшийся в возникновении рабочих партий (лейбористы, социалисты, социал-демократы). Как верно заметил И. Валлерстайн, капитализм — единственная система, которая легализует политическую оппозицию себе (т. е. своим хозяевам). Происходит политическое одомашнивание социально опасных классов, а демократия становится формой сохранения иерархии и сдерживания оппозиционных движений определенными рамками. Нужно помнить, что демократические правила и институты созданы недемократическими силами и слоями в недемократических целях и выступают в качестве функций, внешнего контура закрытых структур. Впрочем, в истории капиталистической системы, ее североатлантического ядра порой происходили «расширения демократии», но они были вызваны внешними, экстраординарными обстоятельствами (войны, революции, факт существования СССР) и носили исторически краткосрочный характер — несколько десятилетий. Так, Октябрьская революция, происшедшая за пределами Запада, открыла новую эпоху в развитии демократии на самом Западе. Во-первых, сама революция возникла в условиях мирового кризиса, вызвавшего демократический подъем, который несколько ослабил давление «железной пяты». Во-вторых, с возникновением СССР наряду с буржуазной демократией появился новый, альтернативный тип демократии — социалистический, основанный не на правах индивида, а на социальной справедливости. Поскольку советский строй был отрицанием одновременно и самодержавия, и капитализма, у социалистической демократии в Советской России оказалось два источника: во-первых, такая традиционная ценность русской цивилизации, как социальная справедливость, во-вторых, идущий от европейского якобинства примат коллективного блага над индивидуальным.
Надо помнить, что русская революция была далеко не только русским явлением, но в равной степени общеевропейским и мировым: это была реализация на русской почве левого, демократического (якобинского) проекта Модерна. Иными словами, само возникновение СССР стало фактором, который усугубил кризис буржуазной демократии, вызванный Первой мировой войной. Ответом «демократического Запада» на кризис демократии первой четверти ХХ в. стало возникновение право авторитарных и тоталитарных режимов. Даже в «цитадели демократии» — Великобритании и особенно в США — имело место ограничение целого ряда прав и свобод основной массы населения, дополнительным фактором для чего стал мировой экономический кризис 1929-1933 гг. В этом контексте нелишне будет напомнить, что и в СССР в это время (1936-1937 гг.) Политбюро провалило попытку Сталина демократизировать властную систему — вождь хотел ввести принцип альтернативности кандидатов на выборах. Послевоенное тридцатилетие (1945-1975 гг.) стало периодом мощного (и, по-видимому, последнего) расцвета буржуазной демократии. Точнее, это была временная передышка в длительном кризисе, начавшемся вместе с ХХ веком. Причин, обусловивших демократический всплеск 1945-1975 гг., несколько. Во-первых, победа над Третьим рейхом и национал-социализмом («фашизмом») укрепила те силы, которые противостояли фашизму под знаменем демократии — именно они были в авангарде борьбы с «коричневой чумой». Кроме того, в развернувшемся противостоянии с СССР западные верхушки вынуждены были выставлять себя «защитниками демократии» и играть в соответствующие социальные игры. Во-вторых, послевоенное тридцатилетие было периодом небывалого экономического бума. Бум породил такие по численности и значению рабочий класс и средний слой (у которых появились свои мощные партии), игнорировать и, тем более, давить которые было весьма опасно. К тому же экономическое процветание позволяло откупаться от этих групп как экономически, так и политически. В-третьих, и это главное, сам факт существования СССР, противостояние капитализма и социализма заставляло правящие круги ведущих государств капиталистической системы проводить политику относительного умиротворения, прежде всего, тех, кто по своему социально-экономическому положению, по своей классовой ситуации могли бы симпатизировать СССР и стремиться воплотить некоторые его социальные достижения у себя дома.
Отсюда — отклонение буржуазного политического строя от той демократической меры и нормы, которая имманентна ему по природе и распространяется только на верхи. Три указанных первостепенных фактора (были и второстепенные) обусловили расширение, а отчасти и углубление демократических практик в буржуазном обществе в тот уникальный, исключительный период в истории Запада. Его можно охарактеризовать как «расцвет буржуазной демократии», продлившийся, впрочем, всего лишь 30 лет (правда, и рабовладельческая демократия в Афинах просуществовала не дольше). Как говорили древние, «nihil dat Fortuna mancipio» — судьба ничего не дает навечно. Уже во второй половине 1960-х годов ситуация начала меняться. Экономическое процветание стало подходить к концу вместе с фазой «А-Кондратьев» («повышательной волной» кондратьевского цикла); впереди замаячила Б-фаза («понижательная волна»), и это означало, что общественный пирог уменьшится, и уже нельзя будет так лихо перекачивать часть дохода сверху вниз с помощью налоговой системы государства всеобщего социального обеспечения (welfare state). Кстати, и с этим типом государства во второй половине 1960-х годов тоже возникли проблемы: оно разбухло и стало менее эффективным, оставаясь в то же время одним из символов и завоеваний буржуазной демократии. Наконец, что представляло собой наиболее серьезную проблему для верхушки буржуазии и выражающего ее интересы истеблишмента, это растущая в условиях послевоенной демократии социально-экономическая мощь рабочего класса и среднего слоя, отливавшаяся в политическую мощь левых, левоцентристских и леволиберальных партий, готовых бросить вызов верхушке. Верхушка это очень хорошо понимала, осознавая, что именно демократия, при всей ее формальности и фасадности, может быть использована если и не для подрыва ее (верхушки) позиций, то для весьма существенного ограничения ее экономического и политического пространства. Для решения, в том числе и проблемы «избыточной» демократии (хотя, разумеется, не только ее), на рубеже 1960-1970-х годов создаются принципиально новые закрытые наднациональные структуры мирового (глобального) согласования и управления — Римский клуб (1968 г.) и Трехсторонняя комиссия (1973 г.). Показательно, что уже в 1975 г. по заказу Трехсторонней комиссии три видных социолога и политолога — С. Хантингтон (США), М. Крозье (Франция) и Дз. Ватануки (Япония) — готовят доклад «Кризис демократии», который на несколько десятилетий становится идеологическим обоснованием раздемократизации Запада и своеобразным руководством к действию.
В докладе четко и откровенно фиксировались угрозы правящему слою — прежде всего, то, что против него начинают работать демократия и welfare state (государство всеобщего социального обеспечения), оформившиеся в послевоенный период. Под кризисом демократии имелся в виду не кризис демократии вообще, а такое развитие демократии, которое невыгодно верхушке. В докладе утверждалось, что развитие демократии на Западе ведет к уменьшению власти правительств, что различные группы, пользуясь демократией, начали борьбу за такие права и привилегии, на которые ранее никогда не претендовали, и эти «эксцессы демократии» являются вызовом существующей системе правления. Эксперты рекомендовали способствовать росту невовлеченности (noninvolvement) масс в политику, развитию определенной апатии, умерить демократию, исходя из того, что она лишь способ организации власти, причем вовсе не универсальный. В частности, в докладе говорилось: «Во многих случаях необходимость в экспертном знании, превосходстве в положении и ранге (seniority), опыте и особых способностях могут перевешивать притязания демократии как способа конституирования власти». «Кризис демократии» подвел черту под «тридцатилетием демократии» и открыл новую эпоху в истории Запада — противоположную «славному тридцатилетию» (Ж. Фурастье), означавшую возвращение капитализма, буржуазного общества ядра капсистемы к состоянию рубежа XIX–XX вв., к состоянию «железной пяты» (Дж. Лондон). С конца 1970-х годов верхи капиталистической системы разворачивают классовое наступление на демократические институты буржуазного общества (стремясь максимально свести их к фасадности, к внешней форме — со временем все меньше озабочиваясь сохранением даже внешних приличий) и на те слои, которые немало выиграли от послевоенной демократизации буржуазного общества и представляли наибольшую угрозу для его верхов. В то же время до тех пор, пока существовал Советский Союз, системный антикапитализм, полномасштабная раздемократизация Запада были затруднены; в этом плане ясно, что разрушение СССР было для верхушки капмира императивом не только внешней политики, но и внутренней.
Показательно, что с исчезновением СССР неолиберальная раздемократизация на Западе начала развиваться уже не только без серьезных помех, но и практически открыто. Процесс этот шел по нескольким направлениям:
— демонтаж государства всеобщего социального обеспечения;
— курс на деполитизацию общества, подмену политики комбинацией административной системы и шоу-бизнеса;
— ограничение пространства гражданского общества;
— разрушение массового образования (снижение образовательных стандартов, затруднение доступа выходцев из непривилегированных слоев).
Особо необходимо выделить еще одно направление раздемократизации Запада. Демократия, как мы знаем, — это по определению воля большинства индивидов. В последние десятилетия на Западе восторжествовал курс, во-первых, на установление примата меньшинств (сексуальных, этнических, возрастных) над большинством, причем с этой целью волю большинства, часто подавляющего, попирают и ломают самым жестким образом. Во-вторых, капиталистическая верхушка превращает Запад из общества индивидов в общество неообщин, коллективов, которые вытесняют и подменяют индивида в качестве субъекта (агента) социальных отношений. Речь идет о неообщинах этнических (главным образом выходцев из стран Ближнего Востока, Северной Африки, Азии, Латинской Америки) и сексуальных меньшинств. Из единого целого, из социума индивидов, воля большинства которых имеет какое-то значение, т. е. из формально демократического социума Запад превращается в совокупность, сумму плохо скрепленных коллективов-неообщин, представляющих не большинство, а различные меньшинства, навязывающие свою волю большинству. А точнее, использующиеся верхушками для навязывания своей воли большинству в качестве процесса раздемократизации и его орудия. Одним из направлений раздемократизации Запада являются нападки на христианскую церковь, как на католическую, так и особенно на православную, нападки на религию вообще, которую пытаются подменить магией и мистикой. И это понятно. Во-первых, магия в отличие от религии вообще и от христианства в частности не знает различий между добром и злом. Во-вторых, христианская вера volens-nolens приучает к рациональному взгляду на мир (это одно из внутренних противоречий христианства как религии), что противоречит установке на дерационализацию сознания и поведения. Наконец, в-третьих, христианство, в котором верующий субъект — индивид — вступает в индивидуальные, личные отношения с Абсолютом, перед которым все равны, представляет собой одну из основ демократии (в этом тоже внутреннее противоречие). У нас свои традиции народовластия, отличающиеся от «западной демократии». Не случайно герои древнерусских былин — не короли и герцоги, как в западноевропейском эпосе, а богатыри — персонификаторы и символы соборного единства и соборной воли народа» (Фурсов).
По мнению автора этого сайта, Фурсов очень логично и правдиво осветил «похождения» демократии в нашем мире в двадцатом и двадцать первом веке. И тем самым, заставил своих читателей, в том числе, и нас с Вами, немного по-другому взглянуть и на поставленный в названии этой главы вопрос — «Как построить светлое будущее?» Главное же, в чем автор согласен с Фурсовым на все сто, «у нас свои традиции народовластия, отличающиеся от западной демократии». И эти «традиции народовластия» во многом определяются особым менталитетом русского народа, к слову сказать, прямо противоположном менталитету Западных жителей. А наши доморощенные «либерасты» в экономическом блоке правительства продолжают убеждать народ в экономической целесообразности приватизации. А это — уже явный признак психического заболевания под названием идиотизм. Кого они в этом убеждают? Народ, который совсем недавно пережил бум «прихватизации» и обнищал на этом? По мнению автора, призывать русский народ к национализации — значительно более простая задача. «Все вокруг народное, все вокруг мое» — любимая присказка Советских людей. В любом случае, наши отечественные и иностранные олигархи наворовали в России в последние десятилетия столько денег, что впору думать о том, как эти деньги побыстрее обесценить, а не о том, как этим олигархам еще капитала добавить. Как раз национализация для этого и подходит лучше всего. Государству надо сначала скупить все, что только можно (и что нельзя — тоже), а потом отменить старые деньги и ввести новую валюту. Наше нынешнее неолиберальное государство уже не раз «прокручивало» такое, но тогда больше всего доставалось народу (в основном по голове), а сегодня очередь дошла и до олигархов. И, по мнению автора, это будет вполне справедливо. А автор — явный представитель русского народа и его «соборной воли», а не какой-то там «либераст». И надо отметить особо, что у «либерастов» не может быть «соборной воли», у них там каждый сам за себя. Не может быть «соборной воли» и у Западного населения, они там все — индивидуалисты. Такая воля может быть только у русского народа, тем он и силен. А потому, он обязательно победит.